ОРДЕН
Роман об эротических злоключениях юной петербурженки на рубеже XIX-XX веков, написанный, вероятно, автором знаменитого сборника новелл «Возлюбленная на поводке». Публикуется впервые.
Для приобретения полной электронной версии романа «Орден» отправьте заявку по адресу lowkirashati@yandex.ru
Чему не миновать, то наверняка должно
случиться, хочется нам того или нет...
На протяжении всех семнадцати лет своей беззаботной жизни Ольга Юрьевна Колмакова исправно слушалась заботливых наставлений матушки и избегала показываться в обществе без того, чтобы ее не сопровождал кто-нибудь из знакомых. Как правило, роль провожатого брал на себя сам Юрий Миронович, а в его отсутствие, ибо человеком он слыл занятым и вечно был при каком-нибудь
важном деле, его сын и старший брат Ольги, Андрей Юрьевич, «юрист и умница»,
если судить по отзывам о нем в присутствии гостей все той же госпожи Колмаковой.
<В этом месте часть рукописи зачеркнута>
И вот Ольга осталась одна...
Она едва ли отдавала себе отчет в том, куда и зачем идет, когда, накинув на плечи теплый шерстяной платок и убедившись через окна гостиной, что обещанный во всех отцовских газетах на вечер дождь, по-видимому,
так и не соберется, торопливо поправила перед зеркалом в прихожей непослушную
соломенную челку и скользнула за дверь.
В Петербурге все еще стояло лето.
Сбежав с крыльца, Ольга огляделась в поисках извозчика, однако такового поблизости не оказалось, и это предрешило ее следующие действия. Придерживая подол платья и то и дело вспоминая о шляпке, обдуваемой порывами прохладного ветерка, девочка пошла вдоль черной вязи перил, за
которыми плескалась не менее одинокая, чем она, Фонтанка.
Вероятно, Ольгу подспудно позвала на улицу картина целующихся голубей, облюбовавших чугунные ветви фонаря под окнами ее комнаты. Весна, пробуждающая, как считается, в людях нежные чувства, прошла, не оставив в памяти молодой Колмаковой почти никакого следа, не считая скучного ухаживания
за ней друга Андрея Юрьевича, если в кого и влюбленного, то только в себя,
«светилу юридической науки». Ухаживания его не носили, если так можно
выразиться, никакого характера, поскольку проистекали скорее из некой одному
ему понятной вежливости, нежели диктовались сердечной привязанностью или
влечением. Да и происходили они все больше в присутствии кого-либо из семейства
Колмаковых, что предопределяло их книжную праведность и платоничность.
До сих пор Ольга не могла сказать о себе, что тоскует о чем-то или о ком-то. Ночи она проводила спокойно, тихо, никогда не ходила босиком по холодному полу, унимая неизвестно откуда возникшее желание,
не сидела под луной в одном пеньюаре, не писала пустых писем самой себе и
старалась не произносить вслух таких пронзительных для ее еще детского
восприятия слов, как «страсть», «возлюбленный» и даже просто «любовь». Она
оставалась девственна во всем.
Жизнь, между тем, учит тому, что нет ничего опаснее неведения.
По Фонтанке проплывали разукрашенные лодки с молодецки взмахивающими веслами гребцами и их спутницами, невидимыми под кружевными шарами зонтов.
Рассекая воду, промчалась под гиканье и улюлюканье спортивная ладья, напрягаемая четверкой мускулистых студентов, даже в такой нежаркий день посбрасывавших камзолы и рубахи и подставляющих летнему солнцу широкие розовые спины.
Ольге стало весело, глядя на то, сколько фурора
произвели они на мерно прогуливавшихся обитателей других лодок. Многим пришлось
спешно сворачивать с пути рвущейся вперед живой торпеды и отгребать к каменным
скатам набережной, кто-то кричал вслед, призывая одуматься, кто-то, как и
Ольга, смеялся, махая зонтиками и веслами.
Наслаждаясь свободой, солнцем и уютным
одиночеством, она незаметно для самой себя дошла до пересечения с Невским.
Здесь на углу находился любимый ею с детства ресторанчик «Белая лилия», куда
они нередко захаживали с отцом, имевшим обыкновение кормить дочку мороженым, а
сам тем временем изучать содержание колонок светской хроники в газетах, в
большом количестве предлагавшихся прямо у стойки усатым и любезным швейцаром.
Сегодня газеты были, как всегда, на месте, правда,
обязанности швейцара исполнял неопределенного возраста незнакомый девочке человек
с густыми бакенами вместо усов.
Поздоровавшись с ним, Ольга бросила взгляд на свое
отражение в зеркальной стене фойе и первым делом зашла в дамскую комнату. Там
она пробыла не более пяти минут, после чего вышла посерьезневшая и похорошевшая
и заглянула в зал.
В столь неурочный час заведение был почти пустым.
Сопровождаемая отчаянно учтивым официантом, едва ли
узнавшим в молодой гостье недавнюю девочку с яркими бантами, Ольга прошла к
столику у окна, где сквозь тюль открывалась живописная картина «невской
жизни», как говаривал отец, отвлекаясь от чтения и кивая на занятых своими
делами горожан. Ольге всегда казалось, что проходя мимо их окна, люди только и
мечтают о том, чтобы запустить внутрь жадные взгляды и посмотреть, что же это
они там едят, однако вместо этого важно отворачиваются и чинно шествуют дальше.
Приняв распахнутую карту вин, Ольга сделала вид,
будто с интересом изучает предложение и подождала, пока официант не принесет меню.
Ей хотелось есть.
Накануне она с самого утра мучилась животом и
потому целый день ничего не брала в рот. Кстати сказать, именно этот ее недуг и
явился первопричиной того, почему сегодня родные оставили ее в покое и даже маман
милостиво не настаивала, чтобы она ехала с ними в Петергоф на открытие фонтанов.
Выбрав из всего многообразия салатов, закусок и
горячих неведомое рыбное блюдо со странным названием «Тюльпан Посейдона» и заказав
бокал белого вина, Ольга принялась ждать исчезнувшего за портьерой официанта.
Тем временем ее вниманием завладело происходящее на
улице.
Сначала прямо напротив окна остановилась двуколка,
и кучер долго помогал разодетой во все фуфырчатое и трепетно-старомодное пожилой
даме сгрузить на тротуар целый выводок разноцветных, но одинаково потертых
саквояжей. Они вместе дождались появления двух моложавых пареньков, которых
Ольга про себя окрестила «внуками», дама расплатилась с оставшимся чем-то
недовольным кучером, и компания распалась: нагруженные скарбом «внуки»
поплелись следом за дамой, а экипаж укатил дальше. Сквозь стекло внутрь
помещения долетали лишь отдельные звуки, и Ольга осталась в неведении
относительно подробностей только что увиденного представления.
Появление официанта с приборами снова напомнило
девочке о посетившем ее голоде. Не дожидаясь горячего, она сделала несколько
глотков прохладного вина и принялась резать на крохотном блюдце мягкую булку.
Уже намазывая булку маслом, она заметила входящих в зал двух господ довольно
примечательной наружности.
Одному из них, высокому блондину в черной тройке,
белой рубашке и красном галстуке, было на вид не более тридцати. Второй выглядел
лет на двадцать его старше, однако тоже впечатлял своей подтянутостью, белизной
седых волос и полной идентичностью костюма. Следом за ними из-за двери
выглядывал швейцар с бакенами.
Отстранив плавным жестом подбежавшего было
официанта, молодой господин обвел внимательным взглядом столики, заметил удивленно
взирающую на него от окна Ольгу и, улыбнувшись, направился прямиком к ней.
Спутник его сел за ближайший ко входу столик, приставил к стулу неизвестно
откуда взявшуюся трость и стал полубоком прислушиваться к происходящему.
- Вы позволите? - поинтересовался незнакомец, уже
присаживаясь напротив Ольги.
Растерявшись, она не нашла, что возразить, да и не
привыкла она вот так сразу, ни с того, ни с сего отказывать столь приятному,
хотя и неожиданному собеседнику. Приятному во всех отношениях, кроме разве что
одного: у незнакомца был пронзительный взгляд, и он с загадочной улыбкой вперил
его в лицо смущенно жующей девочки.
Ольга потупилась в тарелку.
- Как вас зовут, милое создание?
Навязчивый пурпур галстука заставил девочку поднять
глаза. Она увидела холеную руку незнакомца, мнущего в длинных пальцах крахмальную
салфетку.
- Прошу прощения, я сам не представился, - словно
спохватился тот и невозмутимо прибавил: - Князь Реджинальд, урожденный фон Штюдорф,
если позволите.
Представление было слишком напыщенным, чтобы Ольга
могла что-либо ответить. Она чувствовала, что происходит нечто ужасное, что
ничего подобного не случилось бы вовсе, не окажись она здесь одна, что ее
бросили, оставили на произвол судьбы и этих вежливых, но страшных своей
внезапностью господ, что ни официант, ни тем более швейцар не придут ей на помощь.
- Почему вы молчите, сударыня? - усугубил ее
смятение новоявленный князь. - Или моя смелость кажется вам отталкивающей?
Право, не стоит так волноваться. Вы прекрасно ели. - Он вытер краешком салфетки,
оставшейся при этом идеально чистой, рот и продолжал. - Знаете, я люблю
смотреть, как едят женщины. Тем более такие очаровательные, как вы. В этом,
по-моему, есть что-то дьявольское. Помните насчет «плоти Господней»? Нечто
подобное, я имею в виду...
- Что вам угодно? - выдавила наконец Ольга, у
которой от последних слов фон Штюдорфа комок застрял в горле. Она неловко потянулась
за бокалом. Бокал оказался пуст. Собеседник легко подхватил графин и налил ей
на самое донышко.
- Спасибо... - только и могла пробормотать девочка.
- Вот вы сейчас, должно быть, подумали: «Какой же
наглый немец!».
Заметив невольную улыбку Ольги, он как ни в чем не
бывало продолжал:
- Я не немец. Я, видите ли, австрияк. Обрусевший,
как говорится, разумеется. А вон тот серьезный сударь - мой дядя, кстати, тоже
князь, рекомендую. Только не говорите, что вам со мной скучно, - протестующе поднял
он руку, останавливая не успевшее сорваться с уст девочки возражение. - Я готов
подтвердить это делом и предлагаю вам прогулку. Прямо сейчас, то есть, я хотел
сказать, когда вы закончите вашу милую трапезу.
Он так же внезапно, как заговорил, замолчал и стал
рассматривать заливающееся румянцем личико Ольги, которой до смерти захотелось
спрятаться под стол, как в детстве, когда Юрий Миронович рассказывал гостям о
том, что за проказница растет у него дочка.
Реджинальд фон Штюдорф остался явно доволен
произведенным на слушательницу фурором. Предложение совершить некую прогулку
было не иначе как шуткой, имевшей тайной целью вызвать у девочки живой протест
и тем самым помочь поддержать разговор. Решив по жалкому виду окончательно
сбитой с толку Ольги, что ожидаемая реакция не последует, он легко сменил тему.
- Имя моего дяди вряд ли что-нибудь вам скажет,
сударыня, - снова начал молодой человек, с невинной вульгарностью поигрывая
горлышком графина. - Но если вы имеете обыкновение бывать в художественных или
даже околохудожетвенных, коих, кстати, большинство, кругах Петербурга, быть
может, вам приходилось его слышать. Вагнер. Герхарт Вагнер.
Он так настойчиво повторил дядино имя, что Ольге
даже показалось, будто она и в самом деле припоминает однофамильца великого
композитора, причем в связи не то со скандальной пощечиной на приеме у
какого-то посла, о чем в свое время писалось во многих газетах, не то с баснословной
ценой, предложенной за некое весьма фривольное полотно на Васильевском аукционе
(«Какой позор!» - сказала маман, когда отец вслух читал ей заметку). Хотя,
впрочем, возможно, что в связи и с тем и с другим вместе.
Господин с тростью поклонился Ольге, скорее
почувствовав, нежели услышав, что речь о нем. Ольга ответила ему едва заметным
кивком головы и поспешила отвернуться, но снова наткнулась взглядом на яркое
пятно галстука сидящего напротив собеседника и окончательно потерялась.
Между тем Реджинальд фон Штюдорф продолжал свой
непрошеный рассказ.
- Вам когда-нибудь говорили, милостивая сударыня,
что у вас замечательное лицо? Мы видели, как вы наблюдали через окно за той древней
дамой, которую угораздило сесть на извозчика без копейки денег. Вы чудесно
улыбались. - Он поправил пурпурное пятно на шее и тем вывел Ольгу из состояния
оцепенения. - Сколько вам лет?
- Семнадцать.
Она слишком поздно заметила, что отвечает
совершенно незнакомому человеку, причем на вопрос, который едва ли задал бы
уважающий себя человек. Хотя, подумала в следующий момент Ольга, ведь он и
ожидал нечто подобное. Будь я лет на десять постарше, он бы наверняка держал
дистанцию. Интересно, за кого они меня принимают?..
- Семнадцать, - мечтательно повторил австриец и
оглянулся на дядю; тот опустил подбородок и что-то писал карандашом в маленьком
блокноте, расположив его почему-то не на столе, как делали знакомые Ольге
биржевики, а на колене. - Кстати, что вы заказали?
- Я? «Тюльпан Посейдона», - спохватилась Ольга,
заглядывая в меню и понимая, что бокал снова пуст, а официанта с горячим все
нет.
- Готов биться об заклад, - оживился урожденный фон
Штюдорф, - вы выбрали это по названию и понятия не имеете, что вам подадут.
Она кивнула и, уже сама подыгрывая тону беседы,
надула губки и пожаловалась на то, что о ней, видимо, забыли.
- Это мы сейчас мигом исправим, - посерьезнев,
сказал молодой князь, извинился, поднялся из-за стола и быстро вышел.
Ольге ничего не оставалось, как сидеть и ждать. Она
думала, что ждет обещанного «Посейдона», но на самом деле выходило так, что с
большим желанием она ждала возвращения странного собеседника.
Заметив, что девочка скучает одна, дядя последнего
сунул блокнот во внутренний карман пиджака, оперся о трость, встал и легкой
походкой подошел к ее столику.
- Куда это вы его услали? - поинтересовался он,
указал на свободный стул и, получив получившийся равнодушным кивок,
поблагодарил и чинно сел.
Ольга рассмотрела спокойные, несколько
меланхоличные черты его правильного лица, на котором, казалось, жили только
серые глаза, с подчеркнутой бесстрастностью устремленные сейчас на нее, и
ответила, что никуда «вашего племянника не усылала» и что тот сам вызвался оказать
ей услугу и поторопить кухню.
- На него очень похоже, - сразу согласился Вагнер,
и Ольге с ужасом показалось, что он задел ее ногу под столом тростью. - Еще
вина?
- Нет, спасибо, я и так уже выпила недопустимо
много, извините...
Она переполошилась и стала нервно поправлять
шляпку.
- Только не трогайте, пожалуйста, вашу дивную
челку! - послышалась ей просьба седого господина. Если на какое-то мгновение
Ольге показалось, что ей почудилось, то следующая фраза окончательно рассеяла
ее сомнения в собственной трезвости. - Я еще не успел срисовать ее, и было бы
жаль терять это настроение.
Предвидя вопрос, он запустил руку в нагрудный
карман, достал блокнот, перелистнул несколько страничек и протянул Ольге предназначавшийся
ей разворот, на котором и в самом деле была вполне узнаваемо, хотя и эскизно
изображена она же - за столиком, на фоне оконного перекрестия, в шляпке, и
вправду очень хорошенькая, но только почему-то по пояс голая. Плиссированная
кофточка с перехваченным голубой лентой воротником и бархатная жакетка исчезли.
Вместо них Ольга увидела в профиль свои девичьи груди, причем именно такие, какими
они были на самом деле: полные и слегка оттянутые двумя нежными грушками вниз,
с крохотными колечками сосков и слишком длинными, как ей казалось, бутонами,
больше похожими на маленькие пальчики. Но откуда об этой ее особенности мог
знать посторонний человек, если она стеснялась переодеваться даже в присутствии
родной матери, иногда заходившей к ней по вечерам в спальню?
Потрясенная, она не обратила внимание на то, что
сама причина появления блокнота, ее соломенная челка, была на месте и придавала
всему рисунку не просто законченный, а просто-таки игривый вид.
Вагнер на глазах у девочки залистнул блокнот и
снова спрятал его под черной полой.
- Пожалуй, я передумал. Доделаю в следующий раз. -
Он полюбовался произведенным впечатлением и добавил: - Однако вам, право, так
лучше идет.
Почему он передумал? Кто сказал, что будет
следующий раз? Когда? Что он имел ввиду, говоря, что так ей идет: челку или о,
Боже, какой позор...
Почему-то с детства (закончилось ли оно?) Ольга
больше всего боялась того, что подразумевалось в хлестком слове «позор». Оно
казалось ей чернильной кляксой, заливающей страницу тетради сразу и навсегда,
от которой уже не избавиться при помощи резинки и нужно либо признаваться в
случившемся, либо вырывать всю страницу. А это и было страшно.
- Вот и ваш «Посейдон», - объявил молодой фон
Штюдорф, самолично ставя на стол перед вздрогнувшей от неожиданности девочкой
пышущее всяческими пряностями дымное блюдо. - То есть, как вы изволили выразиться,
его «Тюльпан». Не так ли?
- Спасибо, - кажется, все же нашла в себе силы
пролепетать несчастная Ольга, и собеседников стало двое.
- Пока тебя не было, дорогой Реджинальд, -
обратился к племяннику загадочно улыбающийся дядя, - мы тут с нашей милой
знакомой обсуждали достоинства нынешних дамских причесок...
- И? - в тон ему подыграл молодой человек, с
нескрываемым интересом разглядывая пальцы Ольги, которыми она бессильно
поднимала ставшие вмиг тяжеленными приборы.
- Мы нашли, что одним из главных фрагментов
является женская челка, которая способна выразить значительно больше, нежели ее
насмерть перепуганная чем-то хозяйка.
Конец фразы он проговорил так резко, что руки
бедной девочки дрогнули, и нож все-таки упал, правда, всего лишь на стол, но в
безмолвии окружающего зала шум получился оглушительный.
- Как говорят русские, «к нам спешит мужчина», -
заметил Реджинальд и рассмеялся.
Ольга боялась поднять на него глаза. Она
чувствовала, что еще мгновение, и она жалобно расплачется.
- Уж не ваш ли батюшка это будет, милая Ольга? -
сказал Вагнер.
Она вскинула на него влажный взгляд и сквозь пелену
слез увидела седой затылок: собеседник повернулся и окликнул официанта. Тот быстро
подошел и, не глядя на девочку, которой это, должно быть, показалось, принял
заказ: два коньяка и сигару.
- Откуда вы знаете меня? - почему-то прошептала
она, когда официант наконец отошел от их столика.
Волнение, охватившее ее, высушило слезы и заставило
забыть о еде. Она машинально сопоставила в уме увиденную зарисовку, обрывки
только что слышанных фраз, прямоту выражений и наигранную неосведомленность и
сделала вывод, подтверждение которому прозвучало в последующих словах седого
господина напротив:
- Мы знаем не только вас, дорогая Ольга Юрьевна.
Поверьте, это не так уж сложно. Гораздо сложнее самим оставаться неузнанными.
Но, как видите, это нам тоже удается. Итак, вы ешьте, ешьте спокойно, а я вам
кое-что скажу.
Потрясенная еще больше, Ольга покорно ковырнула
вилкой рыбный бок и поднесла кусочек к нервно подрагивающим губам.
- Сейчас, когда вы отобедаете, а мы выпьем за наше
успешное знакомство и начало дружбы, если изволите... - Он покосился на племянника,
но тот не отрывал глаз от лица девочки и ничего больше как будто не видел. -
...мы все отправимся в одно замечательное место, где вам будет весело и хорошо.
Это недалеко, на Васильевском острове, но вы едва ли там были. Там я намерен
продолжить нашу беседу и, как бы поделикатнее выразиться, сравнить мой жалкий
набросок, который вы только что могли оценить, с оригиналом... Боже мой, Ольга
Юрьевна, румянец вам очень идет, я даже не ожидал! Обрати внимание, Реджинальд,
это существенное наблюдение.
- Всецело разделяю вашу точку зрения, дядя.
- Кстати, милое дитя, когда должны вернуться ваши
родные?
Ольга не поверила своим ушам, когда услышала, что
отвечает этому гадкому человеку правду:
- Я не знаю... вечером, должно быть...
- Вот и чудесно! Вы будете доставлены домой как раз
вовремя, чтобы встретить их, как ни в чем не бывало. Никаких расспросов не предвидится.
Для вас это будет интересным приключением и только. Вы умеете хранить тайны?
- Да... наверное...
Он разговаривал с ней, как с ребенком, и даже обращение
по имени-отчеству звучало иронично и несколько пренебрежительно. К ее отцу...
<В этом месте часть рукописи зачеркнута>
Ольга отчетливо представила себе, что последует,
если она прямо сейчас откажется продолжать общение с этими невесть откуда взявшимися
шантажистами, побросает на пол вилку с ножом, опрокинет столик (нет, на это ей
сил не хватит) и выбежит из «Белой Лилии» на воздух. Они не станут преследовать
ее. Потому-то они так комфортно и расположились сейчас на стульях, потягивая
душистый коньяк и теряясь лицами, как в засаде, в едком сигарном дыму, что
никакой погони не потребуется. Если бы она рассмеялась в глаза Вагнеру, когда
тот показывал ей рисунок, и дала понять, что не имеет с полуголой девочкой
ничего общего, они бы еще могли засомневаться в успехе своей затеи, однако она
восприняла все это слишком серьезно (в самом деле, все произошло чересчур
быстро и неожиданно, чтобы успеть подумать наперед) и они почувствовали, что
угадали. Теперь она ни за что не смогла бы оспорить, что у нее вовсе не такая
грудь. Да и как бы она доказала? Сравнив? Но разве не об этом сейчас шел
разговор? А может быть, они с самого начала были уверены в своей правоте? Может
быть, они давно наблюдали за ней и не только выспросили у кого-нибудь ее
отчество, но и видели в окне спальни, через Фонтанку, поскольку ближе домов не
было, в подзорную трубу, как она смотрит на себя в овальном зеркале и не знает,
что забыла задернуть шторы... А потом ее изображение, ее тело, бесстыдно
обнаженное, может быть, даже в какой-нибудь фривольной позе, но узнаваемо ее,
окажется подсунутым в утреннюю почту, которую просматривает за завтраком отец,
и тогда... Или еще страшнее: на аукционе будет выставлена на продажу картина,
вызов публике, эпатаж скромности, и это опять-таки будет она, Ольга Колмакова,
скабрезно голая, как в бане, с розовыми щеками, которые только что так понравились
Вагнеру, и этот же самый Вагнер купит ее, заплатив несметные деньги владельцу
полотна, некоему Реджинальду фон Штюдорфу, и лишь затем, чтобы привлечь к
сделке и ее предмету еще больше общественного внимания. И опять в несчастном
мозгу Ольги рука безжалостного палача выжигала одно и то же незаживающее
клеймо: «позор»...
Теперешнее ее затянувшееся молчание они могли
расценить не иначе как немое согласие. Удивляясь тому, что возвращается к еде,
она кляла себя за то, что воспитана в семье, где все приветливы друг с другом,
где ее не научили отказывать, даже посторонним, потому что этих посторонних,
смиренно стоящих на паперти и ждущих милостыни, либо жалко и тогда им нужно
что-то обязательно дать, либо они вполне богаты и уже в силу этого заслуживают
всеобщего уважения и по меньшей мере вежливого с собой обхождения. Отец Ольги
придерживался консервативных взглядов, и потому в доме их все чаще собирались
люди ему под стать, такие же пожилые и неторопливые, на которых всегда было
приятно смотреть, чинных и серьезных, но вместе с тем и приветливо улыбчивых,
какими могут быть только истинные интеллигенты, а не просто выходцы из
мелкопоместного дворянства. Сидевшие сейчас напротив нее господа никоим образом
не вписывались в означенные рамки и, быть может, уже потому заслуживали
твердого отпора или пренебрежения, однако Ольга с тоской думала о том, что,
увы, не искушена в подобном поведении и не имеет перед глазами ни единого живого
примера, разве что некоторые ее книжные героини умели постоять за себя, но и
даже там, в романах, к ним не приставали так грязно и навязчиво. Она невольно
захотела умчаться во времени вперед, представить себя лет через пять и уже
оттуда, из сумеречного будущего, увидеть себя сегодняшнюю и, зная, чем все
должно закончиться, поступить в соответствии с приобретенным опытом и тем самым
избежать нависшей над ней опасности. Но это было не более достижимо, чем
родители, развлекающиеся теперь в Петергофе и спокойно полагающие, что их дочь
мирно читает или шьет на увитом плющом уютном балконе.
- Так вот вы где! - вывел ее из тоскливой
задумчивости мелодичный женский голос и, отвернувшись от окна, в которое она,
как оказалось, все это время смотрела, ничего не видя, Ольга обнаружила, что к
их столику быстрой походкой направляется миниатюрная молодая женщина.
На незнакомке было прелестного салатного оттенка
парчовое платье, черная шляпка с короткой вуалью и длинные, по самый локоть,
перчатки с серебристым отливом, вероятно, шелковые. В руках она держала изящный
зонтик, похожий своими расхлестанными кисточками на большую детскую хлопушку и
почему-то напомнивший Ольге трость господина Вагнера. По всей видимости, своей
ненужностью.
- Так вот вы где, - повторила женщина уже
утвердительно, останавливаясь перед столиком.
Мужчины почтительно встали. Незнакомка же, как
показалось Ольге, не обратила на них внимания и вместо этого с живым интересом
окинула невидимым из-под вуальки взглядом их компаньонку, то есть ее саму. Маленький
алый рот женщины - единственное, что было видно сейчас на ее лице - при этом
несколько даже излишне чувственно приоткрылся, нижняя, чуть припухшая губка
слегка задрожала и через мгновение уже потянулась в приветливую улыбку.
- Какие у нас милые знакомые! - сказал алый рот и
родил на обеих щеках крохотные ямочки смеха. - Надеюсь, эти господа хорошо себя
вели, моя дорогая?
С этими словами незнакомка села рядом с Ольгой и
деловито положила зонтик на край стола. Ольга уже собиралась ответить, что да,
конечно, но тут заметила, что женщина словно забыла о ней, повернувшись в
профиль и улыбаясь из-под вуальки не то слегка смущенному Реджинальду, не то
сигаре его невозмутимого дяди. Оба к тому времени снова сидели и с готовностью
внимали необычной гостье.
- Вы напрасно так скоро покинули меня, - продолжала
та, стягивая с левой руки перчатку и аккуратно складывая ее поверх зонтика. -
Меркулов оказался не из говорливых и скоро мне наскучил настолько, что я дала
ему карточку и предложила не теряя времени отправляться по известному адресу.
- Думаете, он остался доволен? - прищурился Вагнер.
- Мерзкий тип, - невпопад ответила женщина и
потянула за пальцы второй перчатки.
Руки у нее были нежные, но Ольга почувствовала в
рельефно выступающих косточках и голубоватых венах немалую силу, осознание которой
показалось ей почему-то приятным.
- Мне хотелось бы что-нибудь выпить!
Пока Реджинальд окликал официанта и распоряжался
относительно нового прибора, незнакомка завернула обеими руками вуаль на
шляпку, и на Ольгу упал бархатистый взгляд огромных карих глаз в обрамлении
длинных ресниц. Девочка молча удивилась внезапно произошедшей перед ней
метаморфозе, поскольку красота маленького рта, отмеченная ею раньше, каким-то
неуловимым образом отличалась от красоты обнаружившегося теперь прямого носика
и живого очарования этого лишенного женственной робости взгляда, привыкшего,
казалось, видеть вещи в их истинном свете и потому чуждого смущения.
- А вообще-то, господа, день сегодня выдался на
редкость замечательный, - заметила новая собеседница, не отводя глаз от
напряженного лица Ольги. - Я имею в виду эту никудышную петербургскую погоду, -
словно спохватившись, пояснила она для девочки. - Вы сами отсюда будете, милочка?
- Да, - сказала Ольга, аккуратно складывая на
опустевшей тарелке приборы.
- А я не могу жить в Петербурге. Тут слишком много
воды, вы не находите? - Ольга пожала плечами, и женщина продолжала, вернее, перепрыгивала
на новую тему: - Вот и на наших кавалеров здешний воздух действует
расслабляюще. Нас даже не представили. Меня зовут Татьяна. Татьяна... хотя нет,
отчество будет лишним. Авельева.
- Оля...
- Ольга Юрьевна Колмакова будет точнее, - добавил
Реджинальд и отразил взгляд, брошенный на него возмущенной девочкой, нагловатой
улыбкой.
- «Оля» мне тоже нравится больше, - сказала госпожа
Авельева, подбадривая собеседницу. - Вам уже сделали предложение?
- Какое? - спохватилась Ольга, не без труда пытаясь
вспомнить, о чем был разговор до появления этой диковинной женщины.
- Ну как же, - укоризненно вздохнул Вагнер. - Вы же
согласились отправиться с нами на Васильевский остров и пробыть там по меньшей
мере столько, чтобы не опоздать домой к возвращению родителей. Разве вы забыли?
- Я не соглашалась, - тихо сказала Ольга.
- И правильно сделали, - кивнула новая знакомая. -
Там, куда вас зовут эти господа, не имеет смысла спешить. Теперь я вижу, что
гораздо разумнее отложить продолжение нашей встречи до более благоприятного
времени, когда вы сможете провести вне дома по меньшей мере целый день, а еще
лучше - несколько дней кряду. - Удивленный взгляд Ольги был проигнорирован. -
Мне жаль, дорогая, что так вышло, но ничего не поделаешь. А теперь ступайте
домой и ни о чем не беспокойтесь. За ваш обед будет заплачено.
- Но я...
- Мы еще посидим здесь и побеседуем, если вы не
против. Идите, Оля, идите. Реджинальд, вы не хотите сопроводить девочку до ее
дома?
- Нет, нет, не нужно, я сама доберусь, здесь совсем
рядом, спасибо...
Униженная сейчас еще больше, чем когда ей
показывали ее обнаженный портрет, Ольга неловко выбралась из-за стола и
быстро-быстро пошла к двери. Официант поклонился, когда она пробегала мимо.
Швейцара с густыми бакенами не было видно.
Двери «Белой Лилии» громко захлопнулись за ней.
Кто-то из пешеходов оглянулся. Не поднимая глаз, Ольга устремилась вниз по набережной,
туда, где ее по-прежнему никто не ждал. Ворвавшись через несколько минут в
полумрак прихожей, она повалилась боком на жесткое кресло и разрыдалась.
_____________